Неевклидовы люди - Мария Фомальгаут

Антон ничего не заметил. Антон. Вроде его Антоном зовут.

Нет. Заметил, оглядывается, как всегда оглядываются люди, когда чувствуют, что у них что-то забрали, важное что-то.

Шагает ко мне, три шага, раз-два-три…

Спрашиваю как можно вежливее:

– Что-то потеряли?

– Верни… немедленно верни, с-сука…

– Что вернуть?

– А то сам не знаешь…

– Я у вас ничего не брал.

– Хорош придуриваться…

Выворачиваю карманы, бросаю на стол ключи, мелкие монеты, смятые бумажки…

– Вот, смотрите, ничего я у вас не брал… ну можете обыскать, да пожалуйста, только пока на меня наезжаете, вещь-то ваша не найдётся…

Кто-то трогает меня за плечо.

– Разрешите вас на два слова.

Оборачиваюсь, смотрю на крепкого парня за моей спиной, понимаю, что разговор будет серьезный.

Проскальзываю в неприметную дверь, по коридору, и дальше, на лестницу, к выходу, врешь, не возьмешь…

– Стой!

Бегу в темноту ночи, не на того напали…

– Стой!

Слышу, как взводят курок.

Там, за спиной.

Чер-р-рт…

Бегу (раз, два, три), ожидаю выстрела в спину.

Нет.

Никто не стреляет.

Не понимаю, как, почему, чего они испугались-то.

Никто.

Не.

Стреляет.

– Почему… почему вы не стреляли?

Полицейский смотрит на меня. Отрешенно.

– Это… это не то, что мы подумали.

– Что не то?

– Не то… никуда он не переправляет свет этот.

– Тогда…

– …он его хранит.

– Хранит?

– Ну… отбирает у тех, кто свет всё равно потеряет в жизни. И у себя хранит.

– И… что с ним делает?

Парень пожимает плечами, мол, я-то откуда знаю.

Пустота.

Иначе это не назовешь – пустота. Вроде всё то же самое, и я тот же, какой был, только…

Пустота.

Нет, не в голове, и не в груди, и вообще не поймешь где, но – пустота.

С ненавистью вспоминаю Тэ, забрал-таки, забрал, забрал…

…что забрал?

Не знаю.

Но забрал.

И в то же время понимаю, что ругать надо себя, сам упустил, сам не удержал, что упустил, что не удержал, непонятно, но – упустил.

Отчаянно вспоминаю, что именно я мог упустить.

Душу…

Нет, не то, что такое вообще, душа…

Тут другое что-то…

Другое…

Что…

Вспоминаю себя, каким я был до того, как потерял (что?), до того, как не удержал (что?), до того, как у меня забрали (что?).

– Мам, а когда свет выключается, он куда девается?

– Молчание.

– Ну, ма-а-а-м!

– Да не ори уже, у меня от тебя голова раскалыывается!

– Мам, а звезды днем куда деваются?

– Ты где так извазюкался-то, горе ты моё, у тебя руки из жопы или откуда?

– Мам, а я видел… звезды днем видны…

– Так, быстро доел и оделся, из-за тебя опаздываю, горе ты моё!

– А ты тоже на пересдачу?

– Не… я так…

– Чего так?

– Да у физика спросить хотел… куда свет девается, когда гаснет…

– Ты чего, отмороженный? Не, ты скажи, тебе это правда надо?

– А я астрономом буду…

– Еще ты кем будешь? Ты на что жить вообще собираешься?

Сжимаю кулаки.

Вспоминаю себя до того, как потерял свет.

Кружится мир вокруг, похоже, трех стаканов много было…

Раз-два-три, раз-два-три…

…пропади оно всё, пропади, пропади, пропади, я же не это хотел, не блины носить, я же тоже в детстве канючил, телескоп просил…

Кто-то окликает меня.

Ускоряю шаг.

Кто-то снова окликает меня, делать нечего, оборачиваюсь, вижу Тэ, ну что тебе еще, что…

– Я вам вернуть должен…

Меня передергивает, ну что он там у меня занимал, пропади оно всё…

– Не… не надо.

– Надо-надо, – он прикасается к моей голове.

Догадываюсь, что именно он хочет вернуть.

– А вы думаете… я не потеряю?

Тэ кивает.

– Не потеряете. Теперь не потеряете.

Два голема

Сердце, пронзенное стрелой.

Здесь.

На камне.

И всё бы ничего, если бы до людей не было миллиарды километров. Или сколько там, я не знаю.

Смотрю, еще пытаюсь найти какие-то доказательства, что это ветер так выветрил камень, или еще что, – да нет, не ветер, не еще что, так и есть, сердце, пронзенное стрелой, как на скамейке в парке.

Здесь.

За миллионы километров от Земли.

Выхожу на связь. Делать нечего, выхожу на связь, хоть голос меня не слушается, и руки меня не слушаются, трясутся, че-р-р-р-т, вот и вся подготовка псу под хвост…

Слушаю вас.

Это шеф. Как-то спокойнее становится, когда рядом шеф, сейчас скажет, что делать, да ничего он не скажет, что делать, заорет, а-а-а, здесь решения принимаете вы… А если сам начнешь решать, что делать, куда идти, так выволочку получишь, что своевольничал.

– Э-э-э… тут на камне… сердце, стрелой пронзенное…

– Ой, как хорошо… друг мой, а я вас что просил искать?

– Зве… звезды. Нарисованные.

– Ой, как хорошо, запомнили. Звезды. Сердце от звезды отличить можем? По геометрии-то что в школе было?

– Тройка.

– Ну вот, целая тройка была… значит, отличим… давайте… ищите…

– А… а можно вопрос?

– Нужно.

– А… откуда тут сердце со стрелой взялось?

– Люди нарисовали, откуда…

– А… здесь же людей не было никогда, вы сказали.

– Не было, откуда здесь люди, кто ж на пустую планету попрется…

– Но люди нарисовали.

– Нарисовали.

Звезда.

Нет, не звезда.

Вернее, звезда, но не такая звезда. Не семиконечная, которую мне шеф показывал, а какая-то о шести концах, два треугольника, положенные друг на друга, это называется… сейчас вспомню… звезда Давида это называется, вот как.

Не то.

Еще сердце, пронзенное стрелой. Еще какие-то каракули, с трудом угадываю слова, Алексей… Иваничко… 2013 г.р….

Не то.

Отчаянно стараюсь отогнать от себя проклятую мысль, что не может здесь быть никаких надписей, потому что людей здесь не бывало… никогда…

Голем.

Вот как это называется. Голем. Было что-то такое в пражских легендах, существо какое-то глиняное, ходило туда-сюда, неприкаянное, вернее нет, сначала своему хозяину служило, а потом, когда хозяин умер, Голем ходил-бродил сам по себе…

Или нет, он убивал кого-то вроде…

Надо же, я еще думать могу, я еще что-то вспоминать могу, еще стою, вспоминаю, когда нужно дать деру, и чем быстрее, тем лучше, если вообще успею от него убежать…

Если успею…

Он приближается ко мне. Шаг-шаг, шаг-шаг, тум-тум, тум-тум, беззвучно ударяет ногами в песок, беззвучно, потому что здесь нет воздуха, но я ногами чувствую его шаги по песку, тум-тум, тум-тум, тум-тум…

Голем.

Бегу. Надо бы еще подумать, откуда здесь Голем, только некогда додумывать, бежать надо от каменного чудовища, бежать…

Тум-тум. Тум-тум.

Так бывает в страшном сне. Когда надо проснуться, и не просыпаешься, спотыкаешься, падаешь в песок, встаешь, снова бежишь, бежишь, бежишь…

Портал.

Он кажется бесконечно далеко, он и есть бесконечно далеко, до него бежать и бежать, легко сказать – бежать, когда страх парализует тебя…

Нет, к этому меня не готовили. Учили, что делать, если разгерметизация, если портал сдох, если обесточивание, если на планете озера с серной кислотой горят, а скафандр на жару такую не рассчитан, это учили.

Но про такое как-то не рассказывали, что за мной Големы будут бегать.

Сворачиваю налево, направо, плутаю в лабиринте камней, черр-р-рт, где этот проклятый портал, должен быть портал. С размаху впечатываюсь в стену, откуда здесь стена, не было же стены, да как не было, всегда была, дорогу правильную надо было выбирать…

Тум-тум, тум-тум, тум-тум.

Там. Сзади.

Оглядываю стену, должен же быть выход, выход-выход-выход, стена, расступись… Стена не расступается, оглядываю надписи на стене, вижу семиконечную звезду, вот она, родимая, да-а-а, поздновато я её увидел…

Тум-тум, тум-тум-тум-тум.

Совсем близко.

За спиной.

Оборачиваюсь, смотрю на груду камней, которая приближается ко мне.

– Чего надо-то?

Не сразу вспоминаю, что он меня не услышит.

Тум-тум, – Голем проходит мимо, утыкается в стену.

Рисует на стене семиконечную звезду.

И еще одну.

И еще.

Спохватываюсь, выхожу на связь.

– Слушаю вас.

– Я… это… я звезды нашел. Семиконечные.

– Много?

– Порядочно.

– Так. Теперь меня слушайте. Внимательно. Вы посмотрите, где этих звезд больше всего…

– …и кто их рисует, я тоже нашел.

– Да вы что?

– Ага… Голем.

– Го… чего?

– Голем… ну… чувак такой каменный в Праге…

– А-а-а, ну-ну… Вот что… вы этого Голема ко мне привести можете?

Вздрагиваю.

– А… он же…

– Чего?

– Убьет он Меня. И вас.

– Чего он меня убьет, он что, на людей бросается?

– Да нет…

– А нет, так чего боитесь-то…

– А он на стенах рисует…

– Пусть, пусть рисует…

Хочу спросить, а зачем ему вообще тогда доску покупали, если все равно все стены изрисовал.